По всей территории СССР в 1930-х из-за голода погибло более 8 миллионов человек, почти половина — в Украине. Но самыми разрушительными были последствия в Казахстане — погибли, по оценкам историков, от 2,2 до 3,2 миллиона человек. Свыше миллиона вынуждены были откочевать в Китай, Монголию, Иран, Афганистан. Численность казахов, коренного населения страны, сократилась почти вдвое. В последующие годы казахи стали меньшинством на своей земле.
В Украине парламент в 2006 году объявил Голодомор актом геноцида украинского народа. Еще 30 государств мира согласились с этой оценкой, признав трагедию прямым следствием политики сталинского режима.
В Казахстане на официальном уровне о геноциде не говорят. 31 мая 2025 года, в День памяти жертв политических репрессий и голода, президент Касым-Жомарт Токаев, возлагая цветы к мемориалу на территории бывшего Акмолинского лагеря жен изменников родины, сказал, что трагическое прошлое не должно быть препятствием к развитию страны.
«Нельзя постоянно жить прошлым, воспринимая современные реалии через призму ушедших эпох. Нужно освобождаться от комплекса жертвы, ведь постоянно смотреть назад — это проявление слабости», — заявил он.
Тема Голода в стране не табуирована, но в последние годы — в свете начатой Россией войны против Украины — Астана, по мнению историков, сталкивается с давлением Москвы. Казахстанские ученые убеждены, что тщательное изучение трагических страниц колониальной и советской истории Казахстана не устраивает Россию, которая настояла на создании совместной рабочей группы историков, чтобы, как высказался глава МИД Сергей Лавров, «остудить страсти».
В Советском Союзе вопрос последствий Голода не поднимался на протяжении десятилетий. Ситуация изменилась после объявленного в 1986 году курса на перестройку и гласность. В конце 1980-х — начале 1990-х журнал «Жұлдыз» напечатал истории свидетелей Голода в степи или Ашаршылықа — так называют эту трагедию в Казахстане.
Вышедшие в «Жұлдызе» рассказы очевидцев трагедии в 2020 году были собраны в книге «Сары кітап». Составителем выступил журналист Едиге Магауин, сын известного писателя Мухтара Магауина. Азаттык Азия перевел на русский язык пять историй.
«Это истребление казахов». Воспоминания Мариям Хакимжановой «Алматыдағы азапты жыл», 1990 год
Возле нашей студенческой столовой собирались толпы плачущих людей. В основном это были женщины. У всех были дети: кто-то держал ребенка на руках, другие вели за руку. Дети истошно плакали: «На-ан, на-ан» («хлеб, хлеб»). Их крики были душераздирающими. «Милые мои, пожалуйста, дайте плачущему ребенку что-нибудь поесть», — шептали слабым голосом худые женщины. Их умоляющий взгляд ранил сердце. Наше положение тоже было безрадостным. Весь наш обед — тарелка щей из кислой капусты. Иногда с кусочком мяса. Девочки ели этот суп, а свой кусок хлеба выносили, чтобы отдать его детям.
Однажды на улицах Алматы стало много черепах. Как выяснилось затем, голодные вскрыли вагон, груженный черепахами. Мясо, которое плавало в нашем супе, оказалось черепашатиной. Мы узнали об этом потом. Правительство и партия, в которых народ тогда верил как в богов, проводили жестокую и зверскую политику, отбирая у казахов скот и давая нам вместо него черепашатину, и несли нам несчастья, каких не знало ни одно поколение наших предков.
К весне 1932 года в столице невозможно было ходить по улицам, не натыкаясь на трупы. Было много мертвых детей. Говорят, «человек за три дня привыкает к могиле», и мы приспособились к этому ужасу. Люди перестали испытывать страх, который был поначалу. Обходили тела, словно это были трупы собак или кошек. Зимой вывоз умерших от голода не организовывали. Весь двор единственной в Алматы бани и прилегающая территория были завалены трупами. В этой ситуации городской комитет партии издал постановление: если быстро не собрать тела, то они будут разлагаться, в городе будет вонь, могут распространиться инфекционные заболевания, поэтому необходимо убрать улицы до потепления. Помню, как к нам на рабфак приходила заведующая женским отделом горкома партии Анна Михайловна и говорила, что надо убрать трупы.
В марте мы вышли собирать тела жертв голода. Нас разделили на бригады по десять человек. Нам дали железные и деревянные лопаты, грабли, вилы, конные повозки, а если не было лошадей, то запрягали ослов и быков. С утра до вечера мы ходили по улицам и собирали трупы. Тела мы отвозили в фонд Красного Креста на западной окраине Алматы. Со всех сторон шел груженый трупами транспорт. Стояла военная машина с большим кузовом. В него складывали трупы: сначала головы, потом ноги, затем наоборот. Тела маленьких детей засовывали в пространство между трупами, иногда ставили вертикально. При виде такого числа трупов сердце обливалось кровью. Мы слышали, что тела сбрасывают в большие ямы, вырытые за городом.
На Талгарской и Пролетарской улицах жили богатые. После конфискации имущества их просторные дома отдали под школы, интернаты, детские сады. Мы пошли туда, в детские ясли-сад из 12 комнат. Осмотревшись, мы обнаружили под крыльцом в снегу тела девяти замерзших детей. Наш бригадир, студент рабфака и парторг, умный парень по фамилии Аккошкаров сокрушался: «Ой, бедняги, все черноволосые. Это истребление казахов».
Как-то мы отправились в сторону Талгара. Машина была неважная. Мы очень уставшие и измотанные. Половодье. У нас вымокли ноги. Мы увидели что-то чернеющее на небольшом холме. Несмотря на возражения ребят, которые сказали, что там, наверное, ничего нет, Аккошкаров повел нас туда. Мы дошли до холма, там лежал мужчина лет 50-60, с длинной бородой, с шапкой на голове и обутый в сапоги. Он крепко прижимал к себе одной рукой мальчика лет семи-восьми, а другой рукой домбру. Аккошкаров взял железную лопату. Прежде чем передвинуть тела, осторожно расчистил вокруг них снег и лед. Мы вырыли могилу на возвышенности. Среди нас был шахтер родом из Караганды.
— Что будем делать с домброй? Давайте заберем? — спросил он.
Аккошкаров подумал и сказал то, что навсегда врезалось в мою память.
— Нет, так нельзя. Видите, они втроем как одно целое. Если ребенок появился из плоти, то домбра — его душа. Домбра умерла вместе с хозяином. Не станем разлучать три родственные души!
Мы похоронили мужчину, ребенка и домбру в одной могиле, оставив их в объятиях друг друга.
«Мы думали, лучше сидеть в тюрьме, чем так умирать». Из записей Турсына Журтбаева «Әкемнің әңгімесі», 1993 год
Посреди зимы мы закидывали на сани тела замерзших насмерть голодных людей, отвозили их к реке и сбрасывали с высокого обрыва (Сейчас там, кажется, расположен пляж озера Сайран). Мы думали, что лучше сидеть в тюрьме, чем так умирать. Понятное дело, нас ждала бы такая же участь. Со временем мы привыкли. Одежда на нас была неважная. Если на умерших от голода были приличные вещи, мы снимали и забирали себе, так же, как и их обувь. Так и жили.
В Алматы рано теплеет. В начале февраля солнце пригрело, из-под снега стали видны трупы. Собак развелось столько, что они не боялись людей. Они грызли останки. Если подойдешь — рычат, огрызаются. Мы втроем были сильно напуганы. Чтобы не стать пищей собак, мы решили бежать в город. Собрали немного продуктов и одежды. Однажды вечером, когда пришла пора возвращаться, мы легли в груде трупов и спрятались. Охрана искала, но не рискнула подойти к телам. Посреди ночи мы подали голоса и нашли друг друга. Мы направились в сторону горы Серкеш, шли под стоны голодных и просящих еду. На рассвете добрались до чащи и прилегли там.
Тогда мы пришли к решению. Поняли, что родного села мы все равно не доберемся, да и никто по нам там не скучает. Если выйдем на железную дорогу, нас поймают стражи. Зимой тяжело идти по бездорожью. Будь что будет, укроемся на склоне горы Серкеш. В горах никто искать не станет. Наступит лето, посмотрим, что будет. Примерно через неделю мы добрались из Алматы до горы Серкеш.
По дороге мы собирали листья терна, боярышника, кизила, складывали это в сумки. Иногда ловили встречавшихся в пути белок. Пришли на перевал, который посчитали безопасным местом, сделали шалаш из деревьев и обосновались там. Соорудили очаг. У нас были железная лопата, ведро, чайник и спички, который мы взяли у голодных. Костер не гасили. Неизвестно, сколько еще испытаний впереди. Нельзя об этом не думать.
Каждый день один из нас стоял на страже у шалаша, двое уходили в поисках еды в горы. Собирали высохшие ягоды, фрукты. Из тонких веток ясеня делали ловушки, потом смастерили лук. Хотите спросить, кого поймали, что ели?! Медведи и архары не попадались. Мыши, птицы, змеи — мы не выбирали. Что бог пошлет. На что только не пойдешь, чтобы выжить. Все трое были измождены. После того, как сошел снег, мы засобирались в дорогу. Питались чем придется. Нашли под оползнем тушу мертвого зверя. Ели яйца птиц. Собирали дикий лук и чеснок. Словно дикари.
В конце мая мы покинули наш шалаш. Пошли вдоль Алатау на восток, пересекли реку, повернули к Алтынемелю. Честно говоря, хоть нас было трое, и все мужчины, мы боялись идти по дороге. Вдоль дороги лежали трупы. Резкий тошнотворный запах. Оставшиеся в живых очень голодные. Могут убить. Добродушие покинуло даже людей из сельской местности. Поэтому мы передвигались на расстоянии 10-15 километров от дороги. Собирали лук, чеснок, растения. Если встречали что-то живое, останавливались и не уходили, пока не поймаем. Пару раз заходили на окраины сёл, перед глазами открывались жуткие картины. Груды трупов.
За два месяца мы добрались до песков Балхаша. Одежда вся износилась. От обуви ничего не осталось. Наш спутник из Каратау сказал: «Я дошел до песков, теперь доберусь до родных краев в Бетпакдале. До встречи. Буду помнить эту дружбу до самой смерти». Мы рыдали, прощаясь с ним.
Дальше пошли вдвоем. Я лучше не буду рассказывать, что видел в пути, а ты об этом не спрашивай. Человек, который сошел с ума от поедания человеческого мяса, пустился в охоту за нами, мы бежали от него два дня. Он свил веревку из человеческих волос. Наверное, ею и душил насмерть.
Когда мы наткнулись на скелет женщины, обнимавшей своего ребенка, мой спутник заплакал. «А что, если лежащие тут женщина с ребенком — мои жена и сын? Что мне делать, Кудакельды?» — рыдал он. И я не мог сдержаться. У меня не было жены, но я помнил своих родственников, родителей. До меня доходили слухи, что они перешли границу. И я думал, хоть бы они не остались здесь.
Меня поражало, насколько бедственным было положение людей. Боже мой, сколько умерших было у Балхаша. Под каждым камышом лежал труп. Рыбы поедали трупы. Не люди ели рыбу, а рыба людей. Если бы люди питались рыбой, они бы выжили. Но они были беспомощны. Увидев в воде трупы, мы перестали пить воду из реки. Искали ручьи и колодцы. Исхудавшие, к осени мы добрались до подножия Джунгарского Алатау. Шли к Сарканду и Аксу. В сентябре пришли в село моего спутника.
Хочешь спросить, какая была опасность? В селе полно людей, которые готовы поймать тебя и сдать. Какая-то суета. Мы два дня наблюдали с возвышенности. Мой спутник видел то своего отца, то мать, то жену. Если высматривал маленького ребенка, думал, не его ли это сын. Смотрел в оба. На второй день спустился к подножью, а я спрятался в кустах, простившись со спутником. Не передать чувства при расставании.
«Если меня долго не будет, не жди, значит, меня поймали. Если я подойду к этому кусту и трижды покашляю, значит, всё в порядке», — сказал он. В темноте он дошел до крайнего дома в селе. Дальше я не видел. Ночью он не вернулся. В селе было шумно. Я уже потерял надежду. Стало холодать. Страх силен, но голод еще сильнее. Я перешел в другое место. Во мне поселилась неуверенность.
Вдруг послышался женский голос. Я прислушался. Голос доносился из-за кустов. Я не двигался. Потом женщина тихо сказала:
— Путник! Твой товарищ передал привет. Я его жена. За нашим селом следят. Но мы думаем о переезде на ту сторону. Уходите отсюда быстрее. Да поможет вам Бог!
Я встал с места и подошел. Она объяснила ситуацию и отдала мешок с едой. И вещи.
— Это всё, что есть. Не спускайтесь с гор. В сторону Семея идти очень опасно. Следят. Путь Аллах поможет, — она повернулась и ушла.
В моей груди стало больно. Я съел принесенную еду и до утра ходил по горам. Отдохнул на холме. На следующий день я взглянул на село, его уже не было, остались только люди. Так я навсегда распрощался с двумя спутниками, которые прошли со мной адские испытания. Если они живы, может быть, расскажут то же самое обо мне.
«Она не смогла оставить их живыми, сбросила детей в колодец». Воспоминания Балтабая Адамбаева «Нәубет», 1989 год
Выехав из села Сарыуйсун, мы добрались до зимовки Жиенбет, там и заночевали. На зимовке безлюдно. Дома опустели. На следующий день, когда мы миновали переправу, шедшие с нами женщины ушли вперед, оставив нас позади.
Бибишекен не может передвигаться быстро. В одной руке у нее трость, а другой опирается на мое плечо. Пройдет 150-200 метров, потом садится на землю или приляжет.
От Жиенбета до колхоза Кенес (50-60 километров) мы шли три ночи. Закончились и еда, и вода. Лето. Жара. Мы не шли, а волочились с трудом.
— Милый мой! Не погибать же тебе со мной, иди сам, — сказала Бибишекен.
Но разве я оставлю мать одну, чтобы ее съели волки?!
На четвертый день мы увидели дома, деревья. Пахло водой и травой.
— Не смотри на меня, милый, иди вперед, в сторону села. Мы дошли до людей, не помру уже. Как дойдешь до села, не стыдись, зайди в любой дом, скажи: «Мою мать скрутило от голода, она не может идти из-за жажды, осталась в пути. Дайте горсть талкана и пиалу кипяченой воды». Один не даст — даст другой. Все добрые мусульмане, — произнесла мать.
— Ты не умрешь, дождешься, пока я принесу попить? — спросил я.
— Если ты не сходишь быстро и не принесешь попить, может быть... Горло пересохло. Дышать тяжко, — с трудом сказала она хриплым голосом.
Я не бежал, а летел, то и дело оглядываясь назад. Добежал, это оказалось село, где стояли и дома, и юрты. Я зашел в дома на окраине, рассказал о своем положении, попросил попить.
— Айналайын! Ты и сам изможденный. На, выпей, — протянула мне женщина миску с кисломолочным коже.
— Апатай, дайте мне пиалу, я отнесу матери, она там умирает, — попросил я.
— Это выпей сам, не спеши, делай маленькие глотки. Матери твоей я налью в кувшин. Далеко она? — спросила женщина.
На моем лбу выступил пот. Пока я пил, женщина налила в кувшин коже. Поставила передо мной вместе с хлебом.
— Приведи мать сюда, не ходите в другие дома. Здесь для вас найдется еда. Пока вы идете, я поставлю самовар, приготовлю чай, — сказала женщина, провожая меня у дверей.
Я бежал с лепешкой хлеба и кувшином коже. Увидел Бибишекен у куста, она доползла до него и спрятала голову в тени.
Немного отхлебнула, прополоскала рот, смочив нёбо.
— Ты сам-то пил? — спросила она.
Потом начала пить по глотку. Когда она пришла в себя, мы съели хлеб и выпили полкувшина коже. Потом дошли до села, опираясь друг на друга.
В то время в мою память впечатался образ красивой женщины, которая звала по именам двух детей, приходила по несколько раз в день в детский приют. Я помню ее голос и умоляющий взгляд. Однажды я спросил у Ауезжана Мустапаева, который привел людей из Сарысу в Саудакент, кем была эта женщина.
— Это Жаныл Шаракызы, жена Таймаса Анефии. Она была акыном, пела. Она овдовела, оставшись с двумя детьми. Сына звали Акылом, дочь Даригой. У нее не осталось родственников, все погибли. Весной 1932 года, когда люди пошли в сторону Каратау, она пошла за ними со своими двумя детьми, тащила их на себе. Но ослабла и отстала от людей. Через два дня она догнала, но детей с ней уже не было.
Как говорят: «Когда идет дождь, воробей прикрывает свое дитя, а когда идет град, он прикрывает свою голову». Она не смогла оставить их живыми, сбросила в колодец. Потом сошла с ума. Она рыдала, выкрикивая имена своих детей. Так продолжалось год или два. Она не единственная, кто оставил своих детей в Бетпакдале и песках Ушкош...
«Приоткрыли одеяло и увидели младенца, который сосал грудь умершей матери». Нугман Баяндин «Сергелдең күннен бір дерек»
В группе из 30 человек Сембай — самый шустрый. Он идет без устали. Улыбка обнажает ряд белых зубов. Кочевье из конных повозок и пешего люда остановилось на привал у озера Омакалы, а вечером пришло на ночевку к местности Такыр-там, где англичане когда-то открыли залежи угля.
Зарезали козу, которую вела бабушка Сембая Хадиша, поели. В Такыр-таме встретились голодные исхудавшие казахи, которые собирали в степи дикий лук, мышей, сусликов. Они почти не разговаривают друг с другом, не спрашивают, как жизнь. Всё и так понятно.
Сын Кызылауыза, живущий где-то на окраине Желтау, нашел собаку с двенадцатью щенками, зарезал. Всей семьей ели собаку, а щенков оставили вялиться.
— Не знаю, на сколько дней хватит еды детям. Не обессудьте, дорогие, время такое, — сказал он.
Дальше в пути мы видели детей с распухшими от голода животами и казавшимися огромными головами. Они питались кошками, собаками, мышами. «Они воруют друг у друга и едят ворованное», — услышали мы. И поспешили уйти.
Мы двигались по короткой дороге из Баянаула в Кереку, на третий день прошли паромную переправу, сели на пароход из Омска в Семей, через два дня прибыли в Семей.
На пристани взяли напрокат повозку, приехали в дом № 96 по улице Комиссарской, в дом дяди Басара, отдохнули там. Этот дом когда-то построили по распоряжению Абая. Сейчас по этому адресу расположен музей Абая. Дядя в то время работал заместителем начальника областного Госбанка. Обком отправил его привезти на поезде казахов, отправившихся в Сибирь.
Родители в доме дяди не голодали. Я поступил в сельскохозяйственный техникум в Семее, учился. Когда жил в общежитии при техникуме, каждое утро двое милиционеров забирали четырех парней, чтобы собирать на улицах трупы, которые грузили на конную повозку. Я много раз в этом участвовал.
Начальник милиции города пришел к директору нашего техникума:
— Мы не успеваем убрать с улиц голодных. Дайте нам на помощь пятерых-шестерых ребят.
В список внесли Айманова Абдикарима, Альмурзина, Баяндина Нугмана, Жиреншина Аусагита. Всего там было шесть человек. Мы не знали об этом, спокойно спали в общежитии, пока ранним утром нас не разбудили милиционеры:
— Пойдемте.
— Куда?
— Увидите. Будете помогать нам, а если откажетесь, то умрете, вас исключат из техникума. Вот список, директор подписал, — заявили нам.
Что поделать. Айманов Абдан сказал: «Пойдем, посмотрим, что будет», — и мы сели в повозку.
Дальше Семея на берегу Иртыша есть пристань, а за ней местность затон, где каждую весну разливается вода. Нас привезли туда.
— Что вы смотрите, почему не собираете трупы? Болезни будут распространяться. Есть приказ «Речного флота», пароходы, баржи должны беспрепятственно проходить в Зайсан, ниже по течению до Омска, — закричал начальник-милиционер.
Он сказал:
— Загружай в повозку трупы.
Мы испугались.
— Не стой, я говорю, загружай, — приказал он.
Мы закинули в повозку старика и старуху. Он поднял за голову, мы взяли за ноги. Потом увидели высокую молодую женщину, укрывшуюся одеялом, под головой у нее была подушка. За ней лежали еще два человека. Мы приоткрыли одеяло и увидели восьми-девятимесячного младенца, который сосал грудь умершей матери. Мы были напуганы и потрясены.
Милиционер сказал, что заберет ребенка в приют, и унес. Приказал нам загружать трупы. После его ухода мы с Аймановым хотели сбежать, но он быстро вернулся.
— Повозка уже полная, везите, — сказал он.
Мы повезли в сторону вокзала в Семее, где была Сорочинская ярмарка. Приехали к обрыву.
— Что стоим? Сбрасывайте, — сказал он.
Мы сбрасывали трупы с обрыва, внизу была куча человеческих останков. Трупный запах. Ад. Страшное зрелище.
Когда мы, молодые люди, которые никогда прежде не видели мертвых, вернулись в общежитие, мы рухнули на кровать. Сначала мы рыдали, а ночью поднялась температура, открылась рвота. На следующий день опять пришли двое милиционеров, отправили нас собирать трупы, пригрозив, что нас выгонят из техникума, если не пойдем. Студенты шли туда, куда им велели директор и милиция. Привыкли. Собирали трупы. Но эти мрачные картины никогда не сотрутся из памяти…
«Люди умирали в пути. Число трупов росло день ото дня». Капаш Галимов, «Аштықтың қанды іздері», 1994 год
1930 год. Середина февраля. Поток идущих село в людей , которые несут малышей, ведут детей и стариков, не иссякает.
«Братья, мусульмане, откройте, пожалуйста, двери. Мы немного согреемся и уйдем», — стучат они в двери и окна, не давая покоя. Отбирают еду в казанах, забирают со столов. Из-за этого люди вынуждены крепко запирать двери. Толп голодных и нищих становится всё больше. Им не открывают двери, они укрываются в сараях, гибнут там, обнимая друг друга. Народ напуган. Нас не выпускают на улицу: «Дети увидят мертвых и испугаются». До сих пор помню, как однажды после обеда постучали в окно. Отец увидел стоящих возле окна людей.
— Милые мои, откройте двери, пришли к вам несчастные, — попросили они.
В дом зашел крепкий широкоплечий мужчина с черными усами в возрасте 40-45 лет. Следом еле вошла бабушка в изношенном шапане, потом молодая женщина с младенцем, спрятанным под верхней одеждой, и маленькими детьми. Мужчина вытащил мешок из подмышки, поставил его у двери, еще один мешок снял с плеч. Увидевший состояние пришедших мой отец обратился к матери:
— Жена, где отруби, которые ты складывала с начала зимы?
— Зачем тебе?
— Надо.
—В мешке.
— Тогда возьми требуху, легкое, печень, порежь немного, приготовь этим беднягам суп с отрубями. И дети поедят, — сказал отец.
Мать не вынуждала отца повторять дважды. Всегда делала то, что он скажет. И гости, и мы, и отец поели супа с отрубями. Гости после горячей еды немного взбодрились, начали расспросы. Оказалось, что мой отец в их селе несколько лет назад лечил молитвами двух-трех человек, в которых вселились джинны, и во время лечения ему помогал этот богатый мужчина, сидевший перед нами. Отец увидел его в окно и узнал, поэтому и открыл двери. Отцу тяжело было видеть маленьких детей и обессилевшую старуху. Гости заночевали и вышли в путь. Они отправились к родне рядом с Семеем. Они не знают, в каком те положении. Хотят добраться и увидеть. Утром, когда гости ели, мама (не знаю зачем) спросила у мужчины, почему они не оставят пожилую женщину.
— Как я оставлю мать? — ответил он.
Отец посмотрел на мать:
— Ой, если ты завтра окажешься в таком положении, что будешь делать? — сказал с обидой он.
Отец дал старухе денег для детей, получил от нее благословение, прочитал им строки из аята, сам дал благословение и проводил до вокзала.
Люди умирали в пути. Число трупов росло день ото дня.
Наступило лето. Сплошные мучения. Ничего не улучшилось. Наоборот, поток голодных только увеличивался. Однажды к нам в село пришло много молодых красивых девушек и женщин лет 18-20, в красных и голубых камзолах, украшенных монетами, с шолпы в волосах, сверкающими подвесками. Они несли грязные пестрые мешки, складывая в них кости, которые зимой обгладывали собаки, выброшенные ноги животных, внутренности овец. Женщины из нашего села подошли к ним, спросили, зачем они это собирают.
— Ой, подруги, как зачем. Вымоем и сварим, будет еда.
— Убереги Аллах, — испугались женщины.
— Не удивляйтесь, не осуждайте. Тяготы, которые обрушились на нас, придут и к вам, — сказали голодные женщины.
— Правильно говорите. С каждым днем всё тяжелее. Откуда вы, куда путь держите?
— Мы все из одного села. Дочери, снохи известных баев. После конфискации скота и имущества оказались в таком положении. Бросили земли, свои постройки и имущество, пошли искать родственников, чтобы выжить, — ответила одна из женщин.
КОММЕНТАРИИ